Измаил 30-x годов. Из воспоминаний старожилов
Воспоминания Владимира Дмитриевича Новикова, о людях нашего города 30 годов.
— Город нынче сильно разросся, а тогда он сжимался гораздо ближе к центру. И весь по границе был окопан рвом. С какой целью? А чтобы никто не смог бесконтрольно въехать и выехать. Существовали только три «пропускных пункта», перегороженных шлагбаумом, один — где сейчас СИЗО, другой в районе третьей школы, а где располагался последний, сейчас не помню.
За въезд в город надо было платить. При выезде румыны устраивали дотошную проверку: «А ну, что ты там приобрёл?» И взимали пошлину. А для пешеходов через ров, его можно назвать глубокой канавой, местами перебросили лёгкие мостики. За городом, в сторону Броски, на территории, огороженной несколькими рядами колючей проволоки, жили прокажённые. Видимо, в этом лепрозории больные содержались впроголодь, потому что они охотно принимали пищу, которую им почти каждый день приносили сердобольные горожане. Продуктовые свёртки бросали через проволоку или подвязывали на длинную палку и подавали.
А где сейчас онкодиспансер, стояла богадельня для одиноких бедных стариков. Горожане их тоже подкармливали, в основном по выходным и праздничным дням. Делиться было с кем. Город кишел нищими и попрошайками. Особенно густо ими был заполнен рынок. К слову, в 30-е годы рынок горел; крыши, стропила, фермы почти сплошь деревянные, полыхало сильно. Тех, кто выпрашивал хлеб и на хлеб, румынские власти не преследовали. Совершенно закрывали на это глаза. А что им оставалось, коль оставляли этих людей без помощи? Безработных в городе пруд пруди, и это при том, что многие мигрировали вглубь Румынии, где на крупных заводах, шахтах могли пригодиться их рабочие руки. А состарился — никакой тебе пенсии. Даже понятия такого — «пенсия» — мы не знали. Вся надежда у стариков — на детей, они главные и единственные кормильцы. А вот кто имел работу, жил, я бы сказал, хорошо. Не жаловались на бедность портные, сапожники (почти всю обувь тачали вручную), кузнецы.
А кузниц в Измаиле было! Только от третьей школы и до рынка громыхало целых одиннадцать. И ровно столько же тут было шинков. Их называли «ресторанами». Эти «рестораны» шли не сплошняком, а чередовались с кузницами. При таком обилии питейных заведений пьяных было как-то незаметно. И уж на земле никто не валялся, это хорошо помню, как на проспекте Суворова, где сейчас госпиталь, шла бойкая торговля скотом. Этот базар назывался «средним», торговля разной скотинкой разворачивалась только по средам.
Отдыхали как? Да кто как мог. Молодым — подавай молодое. Помню, частенько собирались большими группами и подавались в крепость. Там ни единой застройки, Дунай и природа. Сейчас танцуют в ресторане, а для нас «танцевальным залом» была крепость. Удалой гармонист растягивал меха и ... не надо нам оркестра! Большим удовольствием для молодых было катание на велосипеде. Но где и на какие шиши эту двухколёсную машину раздобыть?
Выручал прокат: мадам Кисиленко, добрая, расторопная и ухватистая женщина, мир её праху, расстаралась организовать что-то вроде прокатного пункта — это на пятачке между музеем Суворова и универмагом. Никаких квитанций и залогов мадам Кисиленко не признавала. Берешь велосипед и всякий раз слышишь: «Но теперь вы должны дать мне ваше честное слово!» Судя по тому, что дело мадам шло довольно ходко, «честное слово» было в цене. Может, не как у русских купцов, но все же...Яркие впечатления связаны с электростанцией, единственной в городе. Она располагалась на пересечении Болградской и Электрической (Музыченко). Меня, еще 14—15-летнего, туда взяли учеником моториста. Но не учили, больше года крутился за подметайлу. И вот однажды заходит мой дядя Кулишов, который из примарии, и начинает строго экзаменовать: «Где это? А что это?» Я, конечно, ни бум-бум. Кулишов, видимо, выговорил начальнику станции Николаю Чилингиру, и старший машинист Франц Францевич стал меня обучать
Станция к тому времени уже не обеспечивала город. С легкой руки Кулишова началась ее модернизация. Ему удалось «выбить" мощный четырехцилиндровый немецкий дизель всё, что было нужно. Электроэнергии стало хватать. Помнится, годы cпустя от этой станции какое-то время питался старый хлебзавод на Хотинской. Люди на этой электростанции были замечательные! Трудяги, специалисты. Механик Михаил Сычев перед приходом Советской власти уехал в Галац. Другие остались. Токарь Михаил Матюшов вместе с помошником машиниста Петром Константиновым спасли станцию: немцы, уходя ее заминировали, а эти самоотверженные люди с помощью румынского охранника, сведущего в саперном деле, разминировали ее. Матюшов вскоре получил от Советской власти 25 лет лагерей. Жаль, никого из них давно уже нет в живых И нет уже того города нашей юности. И я даже не знаю сожалеть об этом или не сожалеть...»
Когда мы оглядываемся назад, взору должна представать не пустота, не пустыня или миражи в ней, — ему должен открываться мир реальных людей, а также мир, когда-то ими заселенный и устроенный, ведь и мы начинали не с пустого места, мы — всегда продолжение того, что до нас уже было. Многие значительные, видные, а также и ничем не выдающиеся люди минувшего столетия (в отличие от деятелей XIX века) не оставили о себе никаких письменных свидетельств: ни частной переписки, ни дневниковых записей, и человеческая составляющая наших архивов весьма скудна. Эпоха не располагала к откровениям: запечатленные на бумаге слова могли стать уликой и обернуться обвинительным приговором их авторам. Было бы неоправданной расточительностью пренебрегать крупицами любых сохранившихся в памяти старожилов сведений о людях, оставивших свои, пусть и скромный, след в истории страны, края, города, села, И эту историю в меру своих сил творивших.
П. Диковченко участник войны, ветеран труда. Город юности нашей.
Родился я в небогатой семье (можно сказать, бедной), в которой росли пятеро детей. Я был средним. Отец, уходя куда-либо, часто брал меня с собой. Путешествуя с отцом по Измаилу, я уже с трех-четырех лет входил в некоторые подробности городской жизни и запомнил многое из того, что мои сверстники, возможно, не могли запомнить.
В то давнее время грузчиков (докеров) порта называли хамалами. Нужда очень часто заставляла отца работать хамалом, порой он брал в порт и меня. Если вспоминать о третьей школе , надо иметь в виду, что эта школа, какою мы сегодня ее видим, построена в конце 50-х — начале 60-х годов. А в 30-е годы, я помню, школа находилась в конце улицы Пушкина (во дворе маленького кладбища). Это небольшое приземистое зданьице, тогда покрытое «татаркой», сохранилось до настоящего времени. В 30-е годы я в этой школе учился, ее же посещали многие дети, жившие на нынешних улицах Щорса, Некрасова, Восточной, Железнякова.
К слову, Железнякова тогда называлась Столбовой, а позже — Телеграфной. А ул. Пушкина — Колонел Недяну. В народе же прижилось название Кузнечной — из-за обилия на ней кузниц. Начиная от ул. Первомайской, кузницы размещались почти в каждом доме. А если не кузница, то шинок. По ул. Пушкина, 80, в те времена проживал очень известный в городе и во всем Придунавье музыкальный мастер Савва Криштопенко. А напротив, через дорогу, жил замечательный столяр Василий Таликов. Много своими трудолюбивыми руками он смастерил прекрасной мебели. И сегодня есть в городе старожилы, не забывшие этих признанных мастеров. Ныне уже мало кто помнит, что на месте автостанции располагалась мельница, именовавшаяся «еврейской». На лошадях, волах сюда везли зерно, площадь была заполнена возами (автомобиль — чрезвычайная редкость).
А что в 30-е годы являл собой нынешний сквер напротив универмага, где стоит памятник Ленину? Здесь располагался престижный торговый центр. Его образовывали добротные строения о двух уровнях: подвальный и наземный. В начале войны, когда возникла заминка с эвакуацией имущества и товаров, весь этот торговый квартал был взорван. Верхняя его часть рухнула в глубокие подвалы. После войны даже собирались производить раскопки (уничтожению подвергся и ювелирный магазин), да так и не собрались. Возможно, и по этой причине капитальная застройка здесь больше не производилась. Вьехать в город и выехать из него можно было только через три «пропускных пункта" и один из них располагайся на месте нынешней шк. № 3. Уточню, что второй такой пункт был по пр. Суворова, 100 (этот дом и сейчас стоит); тpeтий по ул. Болградской, почти напротив старой электростанции. На первом и третьем пунктах стоял такой же однотипный домик как на пр. Суворова, 100, во всех трех размещались дежурные, которые открывали и закрывали шлагбаум (в народе - шламбонт) и взимали плату со всех въезжавших и выезжавших
Вспоминая о старом Измаиле, трудно умолчать об обширном бывшем пустыре, обозначенном улицами Щорса, Комсомольской, Школьной и Первомайской. На стыке XIX и XX веков на Измаильщине свирепствовала чума. Люди умирали в таком множестве, что хоронить их в гробах не представлялось возможным. Вот они и находили последнее пристанище на этом пустыре в братских могилах, без крестов и памятников. За этим местом закрепилось название чумного (говорили и так: чумляного) кладбища, никакого строительства здесь не вели. В 50-е годы было решено, что по прошествии полувека это место стало достаточно безопасным, чтобы начать его обживать. И стали раздавать участки под индивидуальное строительство. Копая землю, новоселы то и дело натыкались на груды человеческих костей.